Белорусская Обломовка

На юге Витебского района в направлении на Богушевск между деревнями Шарки и Савченки находится деревня Тялоши (ударение на первом слоге). Сегодня поселение представляет собой довольно грустное зрелище: вымирающая, обреченная на исчезновение деревня с несколькими жилыми домами.

Добраться туда без собственного транспортного средства чрезвычайно сложно. Настоящий медвежий угол…

А между тем это место имеет не лишенную интереса историю. С начала XIX века имение Тялоши принадлежало представителям шляхетского рода Одляницких-Почобутов герба Здарбожец. В начале ХХ столетия род был внесен в шестую часть (наиболее древние и почетные роды) алфавитных списков дворян Витебской и Могилевской губерний.

Род Одляницких-Почобутов известен с XV века, и корни его следует искать на Гродненщине. Пожалуй, самым известным представителем рода является астроном Мартин Одляницкий-Почобут (1728–1810), первый директор Виленской обсерватории и основатель Главной школы Великого княжества Литовского.

Родословием Одляницких-Почобутов XV–XVIII веков занимался польский историк Анджей Рахуба. В одной из своих книг [1] он представил родословное древо, на котором одна из ветвей, идущая от Андрея Одляницкого, жившего в XVII веке, не имеет продолжения.

«Видимо, умер, не оставив потомства», – написал историк. И он, к счастью, ошибся. Как выяснилось в ходе исследований, именно Андрей стал основателем той линии рода, которая покинула Гродненщину и переселилась на современную Витебщину. Здесь Одляницкие-Почобуты приобрели имение Тялоши, которое по административному делению XIX – начала XX века относилось к Могилевской губернии.

Недалеко от нынешней деревни Тялоши на живописном берегу Лучёсы владельцы имения не только построили деревянный усадебный дом, но и разбили парк, террасами спускавшийся в реке. К сожалению, сегодня от былой усадьбы Одляницких-Почобутов не осталось никаких следов.

Когда в начале 1990-х годов я впервые приехала в Варшаву, мне посчастливилось попасть в дом Элеоноры и Яна Щепаньских. Я знала, что пан Ян был известным польским социологом. Он в свое время работал ректором университета в Лодзи, директором Института социологии и философии Польской Академии наук, был вице-президентом ПАН. Пани Элеонора писала стихи, пьесы и книги для молодежи, выходившие тиражами в сотни тысяч экземпляров.

А еще я знала, что пани Элеонора родилась в имении Тялоши в 1914 году и жила с родителями в Витебске. Ее отец был врачом, мать преподавала в гимназии. Детская память Элеоноры сохранила картинку: тихим летним вечером семья прогуливается по высокому берегу Западной Двины рядом с величественным Успенским собором. Красный шар солнца медленно опускается за рекою на городские крыши. Маленькая девочка не может оторвать от него глаз. «А что там?» – спрашивает маленькая Нора у отца, протягивая руку в сторону пламенеющего шара. «Там – конец света», – степенно отвечает он.

Революция согнала семью с насиженного места. Осенью 1918 года Почобуты покинули Витебск и пешком направились в сторону Польши. Те семейные документы, которые взяли с собою, пришлось сжечь после того, как большевики едва не расстреляли отца за то, что нашли у него диплом врача. Через полгода отец умер от сыпного тифа.

Единственной семейной реликвией, сохранившейся у пани Норы, было обручальное кольцо матери, на внутренней стороне которого выгравирована дата свадьбы. Поэтому, когда я развернула перед ней родословное дерево витебской линии Одляницких-Почобутов, где были 102 персоналии – итог моих поисков в архивах Минска и тогда еще Ленинграда, она, очень взволнованная, только тихо промолвила: «Этого не может быть…»

Польский историк литературы Вацлав Ледницкий (1891–1967), воспитанник Московского и Ягеллонского университетов, доктор романской филологии, окончивший свою жизнь в Нью-Йорке, был родственником витебских Одляницких-Почобутов по линии матери. В 1960-х годах он издал «Мемуары», в которых находим и описание жизни в Тялошах, в которые автор неоднократно наведывался.

«Это было большое, преимущественно лесное имение, – писал Ледницкий, – 6 000 десятин леса, сильно, однако, истребленного, т. к. Стефан Почобут хозяйством почти не занимался, из дома не выходил, разве что только в сад, жил семейной жизнью и многое раздавал. (…) Атмосфера, господствовавшая в Тялошах, была атмосферой особенной. Лучше всего сравнить ее с тем, что каждый, кто читал известного русского писателя Гончарова, понимает под названием “обломовщина”. Таким образом, это была атмосфера сна, лени, пустой жизни, убивавшей всякую инициативу, всякое желание чего-то лучшего, нового, неизвестного. Сонливость, апатия, пассивность были абсолютные. Настоящая «Обломовка»!

(…) Уже само название Тялоши говорило само за себя! Что-то в его звучании навевало мысль о каком-то мягком теле, тесте и удобных шлёпанцах, если не калошах. Елось там непревзойденно, спалось много, говорилось без перерыва, но всегда и исключительно о домашних или семейных делах.

Расположены Тялоши были хорошо, на живописных и крутых берегах Лучёсы, проплывавшей через раскидистые луга и шумливые рощи. Красивый сад (там были прекрасные яблони, преимущественно летних сортов, так называемые ранетки или наливные, а также груши «сапежанки» – всё большие деликатесы наших кресов, летние фрукты, очень вкусные, но недолговечные и непригодные для экспорта, и, конечно, сливы, а также различная смородина и крыжовник), окруженный липовыми аллеями, спускался к самой реке. За флигелем раскинулся прекрасный сад, разбитый также над рекою. Дом был большой и удобный, деревянный, а потому зимой очень уютный и теплый. Наконец, все Тялоши были уютными и теплыми даже слишком.

(…) Ах, эти Тялоши, Тялоши! Ходили там за раками, за грибами, дядя Стефан приводил в сад под самые лучшие деревья, ездили в лес за черникой, ежевикой и орехами. Разные болезни лечили только домашними средствами, верили в «заговоры», приводили «заговорщиков» на крыс. Покупали разные мелочи у бродячих венгров, ходили смотреть на цыганские обозы. В огороде росли резеда, горошек и анютины глазки, розы, лаванда и герань, осенью расцветали астры. Собирали июльский мед, готовили прекрасные конфитюры из очищенного крыжовника и смородины, солили огурцы, рыжики, делали маринованные боровики и грузди, которые позднее в сметане служили прекрасной закуской. Ничего не читали, даже газет, а приходившие письма приносили только семейные новости.

Некоторое движение в Тялошах вызывал только приезд родни. Здесь к соседям ездили мало, и соседи редко навещали Тялоши. А не ездили к соседям потому, что не хотели или по каким-нибудь другим серьезным причинам – только от лени. Куда-нибудь выбраться, даже на станцию, находившуюся в последнее время на расстоянии нескольких верст (когда была проложена железная дорога, соединившая через Витебск и Оршу Петербург с Киевом) – это было событие, превышавшее силы обитателей Тялошей. Они использовали разные причины, чтобы отговориться от любой поездки: то кони захромали, то обручи с колес свалились, то «фаэтон» был у шорника, то кучер заболел, то шел дождь... Всего за четыре версты от Тялошей каждый день проходили два экспресса: из Киева в Петербург и обратно, со спальными вагонами, вагонами-ресторанами, великосветской, а временами и иностранной публикой… На расстоянии 17 верст они имели станцию другой железной дороги, Риго-Орловской, а значит – Ригу, Палангу, Балтику на расстоянии одной ночи пути… За 15 верст находилась Орша на железной дороге Брест – Москва, а значит – Варшава, Берлин, Париж… И несмотря на это, при таком прекрасном географическо-коммуникационном расположении, при больших материальных возможностях, которые всё же давали 6 тысяч десятин леса, Тялоши жили как тихое, захирелое имение эконома, без какой-нибудь амбиции, без хотя бы самой скромной претензии. «А для чего? А зачем? Обойдется цыганская свадьба без марципанов, обойдется и без нас».

Я, однако, люблю Тялоши в своих воспоминаниях. Даже когда я был ребенком, я ощущал главенствовавшую там простоту, нежелание всякой фанаберии, скромность, полную собственного достоинства, доброту, искреннюю доброжелательность и глубоко укорененное чувство семейной солидарности. И теперь, когда думаю о Тялошах, я оцениваю мощную моральную опору, какую они давали родным. И одновременно определенное обаяние, которое имела эта вольная и беззаботная жизнь» [2].

В коротком очерке нет возможности рассказать обо всех тех, кто жил в Тялошах или был связан семейными узами с Одляницкими-Почобутами. Персонажи эти были самые разнообразные: самодуры-помещики и российские чиновники высокого ранга, врачи и благотворители, любители литературы и любители лошадей, инсургенты и картежники. Расскажем только о двух их них. 

Юзеф Одляницкий-Почобут (?–1917) был родным братом бабки Вацлава Ледницкого. Никакими особыми достижениями в карьере или общественной жизни он не выделялся, в память родных врезался главным образом чудаковатым пристрастием всеми способами прославлять «величие рода». В детстве Ледницкий с родителями жил в Москве, где его отец служил адвокатом, дядюшка Юзеф время от времени наведывался в гости к своей племяннице (матери Вацлава). Особенно Юзеф Одляницкий-Почобут гордился родством с астрономом Мартином Одляницким-Почобутом.

Предметом особой гордости было упоминание об ученом в известной элегической поэме Адама Мицкевича «Пан Тадеуш»:

Быў рэктарам у нашай альма-матэр

Пачобут, ксёндз, вучоны i куратар

Абсерваторыi унiверсiтэцкай

– Свяцiла!...

(перевод Язепа Семяжона)

«Однажды, когда он приехал в Москву, – вспоминал позднее Ледницкий, – а мне было около 12 лет и я уже хорошо знал и понимал кое-что о “величии рода”, из которого происходил по линии матери, он сообщил мне, что я должен ехать с ним в Кремль и посетить музей в так называемой Грановитой и Оружейной палате. Я немного удивился, но в свою очередь был рад посмотреть московский арсенал, которого в то время еще не знал.

Мы сели в санки и поехали. (…) Мы ходили с дядюшкой по залам и осматривали каждую вещь. Однако я видел и чувствовал, что дядюшка что-то специально искал, и, не найдя, начал выказывать нетерпение, что-то бормотал, пожимал плечами, проявляя каждый раз всё большее неудовольствие. Я молча ходил за ним. Вдруг он остановился, прищурил глаза, всматриваясь в какой-то бюст, находившийся достаточно высоко на полке, вытянул пенсне, возложил его на нос и, неожиданно схватив меня за локоть, потянул в направлении этого бюста. Его лицо выражало волнение и триумф, однако он ничего не говорил. Он остановился возле бюста и начал озираться кругом. Когда он увидел, что вокруг нас собралось несколько человек, он оттолкнул меня от себя, театральным жестом указал на бюст и во весь голос гаркнул по-русски: «Ну, смотри на своего деда!». После чего с выражением непередаваемого удовлетворения, презрения, гордости и триумфа осмотрелся вокруг. «Дядюшка, почему Вы говорите со мной по-русски?» – спросил я несмело. И добавил: «А кто это?» «От! – буркнул он с нескрываемым раздражением. – Это Мартин Одляницкий-Почобут, твой прадед. Смотри и учись…»

Только значительно позднее я понял, почему он обратился ко мне по-русски: дело было в публичности, в том, чтобы все поняли! Уразуметь это было не сложно, потому что в последующие годы он снова возил меня в арсенал будто бы только посмотреть на Мартина – и перед его бюстом всегда повторялась та же самая сцена.

Временами я пикировался с дядюшкой: «Если Мартин Одляницкий-Почобут был ксендзом, то как я могу быть его внуком?». Разгневанный дядюшка мне на это ничего не отвечал» [3].

Вторым человеком, о котором хочется рассказать, была Софья Федорович, кузина Вацлава Ледницкого. Их бабки, урожденные Одляницкие-Почобут, были родными сестрами. О родителях Софьи, Елене из рода Почобутов и Оттоне Федоровиче, живших в Минске, Ледницкий писал: «Елена (…), когда-то красивая, высокая, грациозная, с вечными заботами о муже, детях, доме, родителях, материальных средствах, вместе с тем была склонна к шутке, прекрасно рассказывала семейные анекдоты (…). Ее муж, Оттон Федорович, широко любимый и уважаемый в Минске и на Минщине хирург, был очень красивым человеком, и только небольшой рост и похожая на огурец фигура немного портили его привлекательность. Однако глаза он имел действительно прекрасные, хорошо посаженные, большие, голубые, со стальным оттенком, с длинными ресницами и густыми бровями. Эти его глаза получили в наследство старшие дети – Тадек и Софья, которой я увлекся во время каникул, а позднее, зимой, даже когда были еще детьми, мы переписывались. Свои письма она неизменно заканчивала подписью: «Всегда твоя Зося». Была она исключительно красивой, однако ей мешал рост, полученный в наследство, к сожалению, не от высокой и стройной матери, а от приземистого отца. (…) Ее история и жизнь были необычные» [4].

Действительно, Софье Федорович суждено было оставить след в мировом искусстве. Родившаяся в Минске девочка стала известным сценографом и живописцем. Получив художественное образование в Кракове, Москве и Петербурге, Софья покинула родные места вскоре после революции. В 1920 году переехала в Англию, где спустя 20 лет приняла британское гражданство. Работала с первой постоянной английской балетной труппой Ballet Club, созданной Мари Рамбер (c 1934 года – Ballet Rambert), известным английским режиссером театра и кино Питером Бруком, оформляла постановки в Королевском театре в Ковент-Гардене. Всего Софья Федорович оформила 25 балетов, 4 оперы, 2 пьесы и сегодня считается основательницей сценических традиций современного британского балета. Умерла она в 1953 году в Лондоне от случайного отравления газом в своем доме.

В 1956 году Музей Виктории и Альберта организовал посвященную творчеству Софьи Федорович выставку, которая объехала ряд городов Англии и Шотландии.

Вот такие люди были связаны кровными узами с Одляницкими-Почобутами и белорусской Обломовкой.

Людмила Хмельницкая,

директор Центра исторических исследований «Планета Беларусь»

[1] Jan Władysław Poczobut Odlanicki. Pamiętnik. Opracował Andrzej Rahuba. Warszawa, 1987.

[2] Lednicki W. Pamiętniki. T. 1. Londyn, 1963. S. 131–133.

[3] Ibidem. S. 179–180.

[4] Ibidem. S. 106–107, 129.