Из дорожного дневника «очарованного странника»

«Пинское Полесье. Путешествие во времени» – так называется научно-популярная книга, изданная унитарным предприятием «Рифтур» по заказу отдела спорта и туризма Пинского горисполкома. Ее автор Татьяна Аркадьевна Хвагина собрала под одной обложкой высказывания многих известных людей о Пинском Полесье. Представляем взгляд на полешуков во второй половине XIX века русского писателя Николая Лескова.

Русский писатель, этнограф и публицист Николай Семенович Лесков (1831–1895), приехал в Пинск в 1862 г. по заданию редакции петербургской литературно-политической газеты «Северная пчела». Его дорожный дневник, адресованный читателям газеты, запечатлел в Пинске многое из того, что не дошло до наших дней. Н. Лесков признается, что первое представление о Пинске он получил заочно, читая сочинение Ю.И. Крашевского «Воспоминания Волыни, Полесья и Литвы», изданное в Париже, которому дает следующую оценку: «Оно не составляет чисто научного исследования, даже в нем очень немного сведений археологических, исторических и статистических, но оно очень верно знакомит с характером края и, по легкости своего изложения, не утомляет капризного внимания славянского племени, приученного литературою последних лет только ко всему… легонькому».

Не обошлось без сравнений, иначе российским читателям было бы труднее представить столицу Полесья. Н. Лесков пишет: «Но не похож Пинск ни на Елец, ни на Рыбинск, ни на Серпухов, ни на Бердичев… Он именно «сам по себе». Не спеша утверждать, как велико право Пинска именоваться «литовским Ливерпулем», как иные его называют, можно сказать, что он, несомненно, один из важнейших пунктов литовского края (так в XIX веке называли западную и центральную часть территории бывшего ВКЛ, где в то время находилась Минская губерния). Значение его (Пинска) велико… Мне кажется, что Пинск скорее литовская Москва, чем Ливерпуль… Обитатели Пинска интересны еще едва ли не более чем сам Пинск. Впрочем, они именно как бы сотворены друг для друга: и Пинск без пинчуков, и пинчуки без Пинска просто, кажется, даже немыслимы… Пинчук-простолюдин не хочет, чтобы его считали малороссом, литвином или поляком…»

Консультантами, проводниками и переводчиками писателя послужили, по его собственным словам, здешний старожил К. Киневич и еврейский купец Меер Мовша Левин. Знакомство Н. Лескова с Пинском началось с православного девичьего монастыря: «Церковь и жилые здания этого монастыря принадлежали католическим монахам ордена бернардинов. Отобранный от бернардинов монастырь долго оставался пустым и служил складом для хлебных запасов; потом, когда деревянный монастырь, отобранный от сестер-базилианок пришел в ветхость, жившие в нем православные монахини переведены в бывший бернардинский монастырь, который с тех пор стал называться пинским Варваринским девичьим монастырем. В ограде этого монастыря помещается довольно красивая церковь в западном стиле, большой каменный корпус, в котором отделана только одна небольшая часть и большой деревянный флигель».

Особенностью интерьера костела бернардинцев изначально была роспись стен и сводов. С помощью техники гризайль на стенах святыни были изображены боковые алтари, при взгляде на которые возникал оптический эффект – нарисованные архитектурные детали казались объемными, реальными. Н. Лескову удалось увидеть лишь несколько фрагментов этой росписи, испорченных сыростью: «…фрески сохранились только справа, над окном, да в алтаре над горним местом. Последняя картина аль фреско, изображающая архангела Михаила, поразившего дьявола, очень хорошо сохранилась. Остальное все густо забелено мелом».

Писатель поинтересовался у матушки игуменьи: «Зачем вы, матушка, забелили стенопись?»

Далее последовал короткий диалог:

– Да как было не забелить? Все было стерто, поцарапано, безобразно уж было.

– Отчего же она так попортилась?

– Провиант тут… насыпали; ну, сырость от него шла, пыль, лопатами царапали.

– Так очень уж были попорчены картины?

– Совсем попорчены, нельзя было не забелить...

Так за время использования бывшего костела бернардинцев в качестве склада для хлебных запасов исчезла из его интерьера ценная гризайлевая роспись.

Гораздо больше позитива вызвал действующий пофранцисканский костел: «Самая церковь упраздненного францисканского монастыря очень красива снаружи и имеет много достопримечательных вещей внутри. В числе этих вещей есть масляный портрет королевы Боны и ее мужа Сигизмунда I, портреты первых фундаторов (основателей) кляштора и картина, изображающая монаха, совершающего крещение над человеком в порфире.

Сверх этой картины, замечательна кафедра для проповеди, сделанная из темного дерева, и главный алтарь. Есть несколько хороших образов. Деревянные фигуры ангелов недурны. Огромный и прекрасный орган играет только одною половиною, потому что другая его половина испорчена, и на поправку ее требуется значительная сумма, которой негде взять бедному костелу. Коридор вдоль всего монастырского келейного корпуса расписан картинами, изображающими различные чудеса. Живопись эта напоминает изображение странствований св. Феодоры, написанное на стене у выхода из ближних пещер Киевской Печерской лавры. Вообще костел францисканов содержится прекрасно, и все находящиеся в нем вещи хранятся бережно и с уважением, на которое памятники прошедшего имеют неотъемлемое право в глазах всех европейских народов».

К моменту визита Н. Лескова в Пинск все католические монастыри были упразднены, монахи удалены из города, где-то царило запустение, а другие были переданы православной церкви, как, например, бывший монастырь иезуитов. Автор «Очарованного странника» и «Левши» пишет: «Кляштор ксендзов иезуитов, обращенный ныне в православный собор, чрезвычайно красив. Он строен еще во времена Вишневецких, которые и были участниками в основании капитала на эту постройку. (На самом деле, первенство в создании грандиозного костела иезуитов принадлежит старосте виленскому и пинскому, канцлеру ВКЛ Альбрехту Радзивиллу, но и гетман М. Вишневецкий, по всей вероятности, не обошел своим вниманием этот храм, в крипте которого Екатерина Вишневецкая молилась у гроба Андрея Боболи о спасении мужа). Если смотреть на Пинск из-за реки Пины, то этот храм и дом Скирмунта как бы царят над деревянным городом, застроенным после пережитых им «бед» без всякого вкуса и без плана. Внутри собора мы не могли найти ничего замечательного, кроме двух незабеленных фресков; все остальное забелено. В иезуитском доме помещается бурса, в которой хотя и много замечательного, но все замечательности подобного заведения описаны уже подробно…»

Писателю довелось быть свидетелем перестройки бывшего костела доминиканцев, который в Пинске называли «костелом Пусловского», в православную церковь – Феодоровский собор. «Костел доминиканов, также упраздненный теперь, отделывается для православной церкви. С него сбивают колоннаду и проламывают плафон для постройки колокольни. И здесь, говорят, была хорошая стенопись, но теперь и следов ее незаметно, потому что после упразднения доминиканского костела, около семи лет назад, он был сдан еврею Аренборгу под склад шерсти. В кельях доминиканов живут теперь два православные священника и помещается городская аптека».

Выяснил писатель и то, что костел коммунистов (ксендзов светских, пребывающих в коммуне), тоже упразднен. Но попасть в него не удалось, зато он познакомился с сестрой Целиной, – «молодой особой в черном платье с белым фартуком» – которая распоряжалась работой на территории детского приюта и произвела самое приятное впечатление как человек, посвятивший свою жизнь воспитанию сирот. Костел коммунистов, освященный в честь Карла Баромея, был перестроен в камне в 1770–1782 гг. После закрытия рассматривался вопрос о его передаче под лютеранскую кирху для купцов-лютеран из Германии и Прибалтики, часто посещавших Пинск.

Каролин, где находились монастыри бернардинцев и ксендзов-коммунистов, когда-то был отдельным местечком и имел собственный замок, но гостю из Петербурга довелось увидеть и оценить лишь его руины. «Вблизи от костела коммунистов начинаются остатки разрушенного Карлом XII замка князей Вишневецких. На еврейских задворках, по Магазиновой улице, уцелели еще стены замковой башни, а по улицам, то там то сям, видны духовые отверстия засыпанных подземных склепов; местами видны вершины арок, под которыми начинаются огромные старинные подземелья... Размеры оставшихся следов замковой башни, что на еврейских задворках Магазиновой улицы, и следы построек, принадлежавших к этому же замку, по другим улицам города, до самого Альбрехтова, свидетельствуют о колоссальной громадности здания, разбитого великим разрушителем (Карлом XII)».

Чуть раньше эти руины зарисовал вернувшийся из эмиграции художник Наполеон Орда. Следы замка были заметны еще в середине XX века, но до наших дней они не дошли.

Писатель застал ход работ на руинах пинской ратуши, которая прежде символизировала магдебургское право, дарованное Пинску в 1581 г. королем Стефаном Баторием, и была местом заседания магистрата – выборного органа из числа уважаемых граждан. Магдебургское право просуществовало до присоединения бывшей территории ВКЛ к Российской империи, после чего многие ратуши были снесены. Н. Лесков пишет: «Теперь разбивают уцелевшие стены старой ратуши на постройку каменного острога, но добывание кирпича, сложенного на старинном цементе, идет, говорят, очень затруднительно. Я был в обломках этой ратуши...»

Пожалуй, корреспондент «Северной пчелы» – единственный из известных гостей, кто сообщил о посещении деревянной церкви Лещинского монастыря: «Церковь на Леще очень древняя; сначала она принадлежала православным, и у них была отобрана поляками и отдана униатам; потом у униатских монахов отобрана русскими и отдана православному духовенству. Редких вещей в ней, однако, нет, кроме резного изображения Спасителя, как говорят, чудотворного и пользующегося большим уважением в окрестности. В церкви есть книга, в которой издавна записываются чудеса, совершенные этим изображением; чудеса состоят в исцелениях и в даровании детей».

К сожалению, этот храм, как и многое другое, не дошел до наших дней, но образ его вместе с находившейся поодаль горой Миндовга успел зарисовать и тем самым сохранить для будущих поколений Наполеон Орда.

Упоминает Н. Лесков и развалины замка королевы Боны, о которых он узнал от местных жителей, но проверить подлинность этой информации ему не удалось из-за их труднодоступности. Скорее всего – это одна из местных легенд, бытовавших в то время, а сегодня уже забытая. Зато старую чугунную пушку, найденную помещиком Эйсмонтом в болоте у с. Мисковичи (Местковичи), он видел собственными глазами во дворе полицейского участка. Говорили, что это шведская пушка, потерянная Карлом XII...

Попав в Пинск, находившийся в «черте постоянной еврейской оседлости», автор «Дорожного дневника», счел невозможным обойти вниманием весьма колоритное еврейское население, практически неизвестное в центральных регионах Российской империи, т.е. за «чертой оседлости». Не скрывая удивления, он пишет: «Пинские евреи – это необыкновенно странные евреи. Между ними, например, образованных людей едва ли меньше, как между одесскими евреями. Многие из них по нескольку раз бывали за границею, ведут большие торговые дела с Европой, знают несколько европейских языков, даже есть между ними люди, занимающиеся философией, и, между тем, все они не обнаруживают никакого стремления показывать себя европейцами, как делают это евреи в Одессе и некоторых заднепровских городах. Напротив, они гордятся своею «старозаветностью». Носят длинные сюртуки до пят, пейсы на висках и бархатные ермолки; не едят мяса за христианским столом; не пьют многих общеупотребительных сортов вин; строго держатся не только всех обрядов, предписываемых законоучителями иудейства, но даже самым странным образом сохранили и сохраняют многие суеверные обряды, которых нельзя увидать ни в Бердичеве, ни в Белой Церкви и ни в одной другой столице евреев. В каролинской также, как и в пинской части, живет очень много евреев-капиталистов, людей весьма светлых (просвещенных). Я, впрочем, нигде между евреями не видел такой любви к наукам, как в Пинске. Здешний еврей никогда не считает своего образования оконченным.

В Пинске сверх обыкновенных, «старозаконных» евреев-талмудистов есть еще весьма характеристическая секта «скакунов», которые отвергают всякую потребность догматического изучения еврейского закона и довольствуются одним исполнением предписанных раввинами обрядов. Нынешний раввин пинских «скакунов» живет в м. Столине… Он пользуется большим уважением… и имеет на них неограниченное влияние. Скакуны не знают суда выше и справедливее суда столинского раввина. Они смотрят на него как на существо освященное…»

Полесский шляхтич (рисунок Ю.Крашевского)

Не перестает столичный журналист недоумевать и по поводу местной мелкой шляхты – явления для великоросса необычного и непонятного. По его словам, местная шляхта находится «в довольно печальном положении. Средства ее беднее мужичьих, а гонора шляхетского достаточно. Несмотря на то, что имение шляхтича, по здешнему выражению, так велико, что пес, улегшись поперек его, хвост уж на чужой земле держит, шляхтич очень разборчив на труд... Терпя во всем нужду, они все-таки добиваются, чтобы им говорили «вашети» (ваша милость, ваша честь), а не просто без титулов…» Что касается крупных землевладельцев, то, по мнению автора, «они ничем не отличаются от дворянства Волыни или Подолья».