Как ограничить власть царя, придумали в Минске еще 200 лет назад!

Порою чудится, что все уже когда-то происходило. Нынешние страсти по Конституции вовсе не покажутся чем-то новым, если вспомнить, чем занимался 200 лет назад в Минске один из главных идеологов движения декабристов, чуть было не превративший будущую столицу Беларуси в колыбель русской демократии. Но обо всем по порядку.

Осенью 1821 года в Минск, в расположение 2-й пехотной гвардейской дивизии, для прохождения службы прибыл 26-летний поручик Никита Муравьев. К тому времени молодой человек уже успел понюхать пороху: был участником военных действиях против Наполеона, возвратившегося с острова Эльба, сражался при Дрездене, Лейпциге, Гамбурге. Кроме того, он стал соорганизатором нескольких тайных организаций в Петербурге: Союза спасения, Союза благоденствия, наконец, Северного общества.

Поселился офицер в одном из каменных домов на Верхнем рынке (ныне площадь Свободы) – судя по письмам, отправленным Муравьевым матери, речь идет о бывшем дворце Радзивиллов, расположенном на южной стороне площади. Где-то между 1815 и 1818 годами оказавшиеся в немилости у русских властей после наполеоновской кампании Радзивиллы продали этот палацик минскому бурмистру (мэру) Яну Байкову, а тот устроил в нем трактир с комнатами для постояльцев. «Что ж касается до квартир, то я остановился здесь в трактире», – как раз читаем в письме Муравьева. Теперь на месте того здания, позже ставшего городским театром и трагически разрушенного в мирном 1984 году, возвышается гостиница «Европа».

Также из посланий будущего декабриста матушке мы узнаем, что одним из дефицитов, испытываемых молодым человеком в Минске, были книги. Возможно, поэтому уже в первые дни пребывания в городе Муравьев знакомится с местным губернатором, во дворце которого была библиотека. «Из жителей по-настоящему я знаю только губернатора, которого время от времени посещаю. Это очень болтливый старичок». «Старичку» Викентию Ивановичу Гечан-Гечевичу шел на тот момент 52-й год, происходил он из литовской шляхты и слыл либералом. О непростых отношениях минской администрации и расквартированных в городе российских войск говорит отрывок из письма Муравьева: «На днях город давал бал губернатору, но наши генералы за что-то с ним в ссоре и не позволили никому из офицеров быть на бале. Вы не можете себе представить, какой из этого вышел scandale». Или еще: «В субботу нам обещают бал. Но весьма любопытны сии балы тем, что военные никак с здешними не сливаются – фраки в одну сторону, мундиры в другую и обратно. Большая часть молодых людей здешних носят орден Почетного легиона, который дал им Наполеон за то, что в 1812-м году они воевали против нас, и сие весьма естественно придает холодность взаимному обращению».

Так или иначе, но губернатор Гечан-Гечевич, который «любит очень говорить и хорошо изъясняется по-русски (а жена его кажется образованною женщиною, но не говорит по-русски)» стал для Муравьева в Минске частым собеседником. Более того, в старшем сыне губернатора будущий декабрист, увлекавшийся шахматами, наконец-то нашел достойного соперника: «Знакомство было тем приятнее, что я с моего приезда не находил здесь ни одного порядочного шахматного игрока». И немного личной характеристики, не лишенной, впрочем, легкого петербургского высокомерия: «Он кажется весьма умным и образованным, но об России имеет неосновательные понятия, как и все его сограждане, которые столько же знают русских, как китайцев». Знавший о России, несомненно, больше жителей «Литвы, земли чужой», как писал Муравьев о нашем крае, он изложил свои мысли в проекте Конституции, получившей название «минский вариант».

Так какие же реформы предусматривал документ? Главное, на чем сходятся историки, это то, что впервые в России было предложено жить по европейским меркам: отменить постыдное крепостное право, упразднить рекрутчину и военные поселения. По замыслу автора, Российская империя становилась федерацией и делилась на отдельные единицы – «державы», всего 15 штук (не напоминает ли 15 республик Советского Союза?), однако разделение было не национальным, как позже в СССР, а экономическим: «державы» привязывались к крупным рекам или морям. Белорусские земли попадали в «Западную державу» с административным центром в Вильно. Столицей же всей федерации предлагалось сделать Нижний Новгород.

Конституция Муравьева провозглашала свободу передвижения и занятий населения, свободу слова, печати и вероисповедания. Крестьяне получали вольную, но земля оставалась за помещиками. Ликвидировалась Табель о рангах, ранжировавшая служащих по 14 классам. Власть разделялась на законодательную, исполнительную и судебную. Верховным законодательным органом должен был стать двухпалатный парламент – «Народное вече», состоящий из «Верховной думы» (верхняя палата) и «Палаты народных представителей» (нижняя палата). Исполнительная власть принадлежала императору, который оставался главнокомандующим, назначал с согласия «Верховной думы» министров, послов и судей верховных судебных палат. Любопытный пункт: царь, согласно проекту Основного закона считавшийся «первым чиновником государства», не имел права покидать территорию империи, иначе он автоматически лишался высокого сана.

Проект Муравьева, обдуманный и записанный в Минске, в итоге не был поддержан Северным обществом. Из основных недостатков – высокий имущественный ценз для депутатов «Народного веча» и безземельное освобождение крестьян. А вот минские масоны из основанной в 1816 году ложи «Северный факел» (ее членом был даже вице-губернатор Каминский), говорят, внимали идеям будущего декабриста с интересом: как-никак, а Никита Муравьев еще с 1817 года был вхож в питерскую ложу «Трех добродетелей»…

Второй вариант Конституции составлялся Муравьевым уже в Петербурге в 1824 году, он включил в себя 134 статьи против 93-х в первом варианте. Минску же, помимо «демо-версии» Основного закона империи, остались некоторые воспоминания декабриста о городе – хоть и не всегда лицеприятные, но все же ценные. Итак, что писал оказавшийся в наших краях ровно 200 лет назад молодой офицер:

– О городе и окрестностях. «Город незавидный – отовсюду окружен обширными лесами. (…) Каждый день хожу пешком верст по 6-ти и по 8-ми, выхожу из какой-либо заставы и иду до 3 и 4 версты и потом назад. К сожалению, места здесь везде единообразные, ровные, а версты за 4 от города во всех направлениях начинается сосновый лес».

– Об окружающей среде. «Погода здесь стоит теплая, но, к сожалению, грязь ужасная, и, несмотря на калоши, которые я себе сделал, я принужден отказаться от дальних моих прогулок и заключен теперь в городе, потому что на большой дороге грязь по колена… Я хожу теперь по одной площади, которая пред моими окнами и одна еще довольно суха, потому что самое высокое место в городе и вымощена большими каменьями. (…) Минск, по-видимому, весьма здоровое место – не слышно здесь вовсе о больных. Место высокое, воды проточные, под городом лес сосновый, лишнего населения нет – нет причины больным быть».

– Об обществе. «Ходить в общество здесь невозможно по двум причинам. Во-первых, потому, что их вовсе нет, во-вторых, потому, что если б оные и существовали, то все бы нам доставляли мало приятности, потому что мы с поляками не можем сойтиться как вода с маслом. Они нас принимают за недоброжелательных наблюдателей, не имеют никакой откровенности и разговаривают с нами официальным тоном с весьма забавною важностью».

– О дамах. «Вчера у нас был бал в городском казино – так называется здешнее собрание. Здешние дамы не имели счастия мне понравиться – мало или, лучше сказать, нет ни одной хорошей собой – ростом все маленькие; во-вторых, кривляются и довольно неловки: из 30 девушек ни одного личика не было, которое бы могло действовать на воображение. Впрочем, они танцуют довольно хорошо».

– О храмах. Здесь кроме Собора есть приходская церковь св. Екатерины (ныне Петро-Павловская – авт.). Вчера служил в ней здешний архиерей Анатолий, и я был у обедни. (…) Также ходил я смотреть пострижение 16-летней девушки в Бернардинском монастыре (сейчас это Свято-Духов кафедральный собор – авт.). Монахини слушали обедню за решеткою, и я не нахожу ничего поучительного в том, чтобы видеть людей, заключенных в клетки. Это противоречит воле Бога, который дал нам простор».

– О театре. «Певцы здешние и певицы поют по большей части не то, но мы снисходительны и аплодируем им из всей силы. (…) Здесь долженствовал быть театр, но кавалергарды отбили его у нас и задержали в Витебске. Они сделали в пользу актеров подписку, по которой они собрали до 6000 рублей, и бедные актеры, никогда не видавшие такой суммы, забыли родину свою отчизну Минск и остались у них на всю зиму»...